ДРАГАН КУЮНЖИЧ
vEmpire: ГЕОПОЛИТИКА И МОНСТРУОЗНОСТЬ
И конечно, в точности как и в «Дракуле» Брэма Стокера, Милошевич был убит голландским доктором (если верить теории заговора) и погребен после захода солнца, поскольку архиепископ отказался совершить религиозный обряд. В блоге «ВашингтонПост» о похоронах Милошевича было написано следующее: «Сербский коллега поспешил заметить, пока мы наблюдали за тем, как гроб с телом Милошевича опускали в сумерках в могилу, что для сербов похороны после наступления темноты – плохая примета, потому что тогда покойник может стать вампиром. Души, согласно местной легенде, не могут упокоиться в промежуток между вечерним и утренним колокольным звоном. В это время дьявол может умыкнуть неупокоенную душу и обратить тело в ночного ловчего. Но это нормально, уверяет мой коллега. Единственная вещь, которая может преследовать сербов, – это память о Милошевиче». И в годовщину смерти Милошевича разгневанный гражданин попытался воткнуть кол в сердце вампира Милошевича.
В фильме Фрэнсиса Форда Копполы «Дракула Брэма Стокера» (1992) князь Влад Дракула мстит за падение Константинополя и вторжение мусульманского мира в Европу. В романе Стокера Дракула мстит почти пятьдесят лет спустя за поражение в битве на Коссовом поле, или в Косово (1389). Тогда сербские войска, проиграв османским силам, смогли все же остановить их вторжение, установив тем самым южную границу между христианским и мусульманским мирами. Таким образом, Дракула является мстителем, или защитником от мусульманского Другого, основателем и охранителем Европы и христианства. Но в ходе борьбы с Другим он сам уподобляется этому Другому, начиная сажать на кол своих врагов, как это делали турки (поэтому его имя – Влад Колосажатель). Он начинает угрожать и спокойствию и обособленности самого сердца (и вен) империи – Лондону. Поэтому вампира необходимо изгнать из той самой империи, которая произвела его в первую очередь в качестве стража, а также собственной границы. Тут на сцене появляется доктор Ван Хельсинг и его группа поддержки: оснащенные техническими средствами поражения (не только оружие, но и граммофон, патефон, пишущие машинки, телеграф, газеты и журналы, диорамы, кино, поезда, фотография, фотокамера «Кодак» (это, между прочим, ее первое появление в литературе), наркотики, химическое оружие вроде морфина и серы, возможность переливать кровь! – и все это для использования в военно-технических целях), они легко вторгаются в другие суверенные земли и ведут войну на них(5).
Дракула – это и образ распадающейся суверенности, он живет на вершине горы в развалинах замка («суверенный» означает того, кто живет на вершине, а также вершину) в вечной меланхолии (в фильме он плачет черными слезами, что является метонимией черной желчи, melain chole); он – тот, кто хранит в себе воспоминания о гибели и распаде собственной суверенности. Во время путешествий он не расстается со своей землей, кровью и деньгами – вот настоящий образ национального государства эпохи второй промышленной революции и накопления капитала. В отличие от техно-братства, свободно странствующего по миру со своим оружием и средствами телекоммуникации, он привязан к крови и почве (пресловутые националистические Blut und Boden). Однако интересно то, что оружие технократов повторяет и дублирует способности Дракулы. Он умеет гипнотизировать – у них есть телефон, работающий на расстоянии; он не выдерживает света – не выдерживает его и их пленка «Кодак»; тем самым вампир выступает и самой эмблемой кинопроизводства. Дракула возит с собой свой собственный склеп, а значит и собственную церковь; церкви – могилы и надгробия Бога, как выражается Ницше. По этой же причине Дракула является и воплощением ирландского католичества (фенианское националистическое восстание прокралось в образе румынского графа в самое сердце британской/английской империи благодаря тайному ирландцу Брэму Стокеру). Наконец, Дракулу вообще следует рассматривать как верящего в пресуществление буквально, как того, кому всегда не хватает вина с воскресной мессы/крови.
С другой стороны, у Джонатана Харкера есть своя доля острой и обжигающей пищи, он едет на восток и ест все больше и больше красного перца. Другое его меню включает мясо, которое он поедает насильно, целую археологию плотоядности, пищу, возбуждающую жажду, как он говорит, пищу, вызывающую странное жжение на языке и предвосхищающую гендерное приключение нашего вечно томимого жаждой героя. Цыпленок с паприкой и гуляш, дьявольский гуляш, побольше паприки и перца, черного перца (Piper nigrum), который, разумеется, есть родовое имя для перца. Джонатан Харкер обнаруживает наличие расы, и поедание других оказывается слишком большим куском, который он не в силах прожевать; вот и дальше приходится все больше откусывать и все меньше прожевывать: в ответ сама еда показывает зубы. (Да позволено мне будет сделать личную ремарку: открытие острой пищи для меня навсегда связано со штатом Луизиана, чье имя я обнаружил, когда рос в Нови-Саде, на этикетке острого соуса Табаско, произведенного компанией Макиллени на острове Эйвери, штат Луизиана. Острая, обжигающая пища – это еще один элемент, общий для Луизианы и вампирического нарратива Балкан; в Новом Орлеане я чувствую себя как дома.)
Напротив, техно-братство экипировано овнутренной протестантской верой, символизируемой голландским врачом Ван Хельсингом, который носит с собой крест и кол – фирменное орудие самого же Дракулы [!!]. (Ван Хельсинг сочетает в себе ученого и протестанта-фундаменталиста, ретрограда и экзорциста, который очищает огнем, освобождая от скверны и в то же время лучше всего репрезентируя Просвещенный Запад (West) в образе Люси Вестенра (Westenra) [sic!]. Мы не можем обсуждать здесь еще одну ужасную европейскую традицию, уподоблявшую вампирам европейских евреев и очищавшую их огнем; можем лишь намекнуть на еще более зловещие возможности интерпретации(6).) И конечно, в центре баталии – кровь, образы биополитики и аутоиммунных заболеваний первого порядка. Дракула – на стороне суверенитета национального государства, техно-братство – на стороне глобализации, вампир и vEmpire, одно – обратная сторона и двойник другого. Это можно назвать любовью с первого укуса.
«Дракула» Брэма Стокера позволяет сделать дальнейшие интерпретационные ходы, относящиеся к преобразованию крови в нефть и свидетельствующие об огромном аналитическом и прогностическом потенциале этого романа. Граф Дракула живет жизнью живых мертвецов в Румынии, а точнее – Валахии. Ее столица Плоешти (а следовательно, столица графства Дракулы, его суверенных владений) была местом, где во время Второй мировой войны располагались крупнейшие нефтеперерабатывающие предприятия Европы. Город стал мишенью во время одного из крупнейших воздушных налетов, совершенного 1 августа 1943 года. Тогда американцы потеряли наибольшее число своих самолетов и солдат за один-единственный налет: погибло пятьсот сорок летчиков, было сбито пятьдесят четыре самолета – треть всех участвовавших в бомбардировке Плоешти, бомбардировке экономических артерий другой – Германской – империи. (В американских книгах по истории этот рейд называется «черным воскресеньем».) Эта война шла, конечно, не из-за нефти. Она велась из-за крови. И Плоешти – на расстоянии вытянутой руки (этот регион омывают воды все того же Черного моря) от ряда других ближневосточных стран, в которые капитализм давно уже вонзил оба свои клыка в поисках экономической крови. И если и можно усмотреть в фигуре Тони Блэра, этого типичнейшего пособника Буша, слегка чокнутого и истеричного доктора Ван Хельсинга наших дней, не будем забывать, что на стороне последнего был верный, носивший при себе оружие техасец Квинси П. Моррис.
Позволю себе напомнить цитату о чудовищности расизма, пригревшегося на груди американской республики, которая фигурировала в самом начале. Вампирическую и экономическую гегемонию США исследует Энн Райс в своем романе «Интервью с вампиром».
5. Новаторское исследование «Дракулы» Брэма Стокера и техники воспроизведения проделано Фридрихом А. Киттлером в его книге «Литературные медиа. Информационные системы» в главе «Наследие Дракулы». Этот роман, благодаря техникам воспроизводимости, в избытке вовлеченным в его написание (пишущие машинки, фонографы, фотоаппараты, телеграммы, телеграфы и др.), заставляет «в условиях существования техники исчезнуть литературу (как для Хайдеггера метафизику) в жизни после смерти (un-death) ее незавершаемого завершения» (Kittler, 1997: 83). См. также мгновенно ставшие академической классикой «Лекции о вампирах» Лоуренса Рикелса, где проводится сходная линия исследования.
6. Об истолковании вампира в «Дракуле» Брэма Стокера как еврея см. книгу Джудит Халберстам «Кожу не скроешь: готический хоррор и техника изготовления чудовищ» (гл. «Техники уродства: “Дракула” Брэма Стокера»): «Дракула... еврей-чудовище антисемита <...> Дракула – это сама инородность. Как и у еврея, его функция в готической экономике – быть полной противоположностью всем» (Halberstam, 1995: 105).