СНИСХОЖДЕНИЕ. ПОРА ВЫРВАТЬ ВЕЩИ ИЗ РУК ЯЗЫКА
Иду вслед за девушкой в спортивном костюме, наблюдая ее движения, думаю:
«Красное – это про страх насилия, причем, виртуальный». Святой Фома Аквинский пишет: «Лицо есть отношение внутри-сущностное, которое ее, сущность, разнообразит». В цветах человек стремится быть вещью, пряча лицо (5).
Признавая друг в друге единый вид, мы соутверждаемся в едином знании, которого нам достаточно для сохранения жизни в огласовке только того, что живое живет. Распространиться: институты атома важны так же, как атом. Здесь прячется Страх, предполагающий всеобщую гомогенность, здесь работает чувственное зеленое, краснеющее в предчувствии страха. Как будто оно (лицо) может быть унижено насилием, смертью, умерщвлением (но будет только возвеличено — разложением). То есть, если ты не пережил насилие над собой, чтобы понять зыбкость границ, Нечто может нарушить этот прекрасный принцип фотосинтеза.
Виртуальность — это трение атомов в коконе общего воображаемого врага, ставящего себя выше объяснимого порядка. Трение, доказывающее, что в нас есть что-то, помимо тел. Боясь и негодуя, включаются мельницы, поющие песнь Спорительнице хлебов, переливающие золотую дрянь. Но не достигая её, начиная с выискивания чистого красного, расположенного между розовой поросятиной чадолюбцев, чьи чада уже перестали различать неприятные запахи, и коричневым, помещающим наши корни в вакууме.
Пережить насилие — значит увидеть себя больше мира, беспощадный взгляд других в этом знании. «Политкорректностью» не прикроешься, ну, и хорошо. Справедливо. Справедливость, ставшая культом, последним оплотом, бонтонным движением сильных, заняла место Слова - словами-вещами, возделывающими человека на лунной пустоте. Пережить, а не пережёвывать. Пережёвывание, которое принесет чувственное «им», то есть - власти, пережившей, преступившей себя, выплывшей в изничтожении собственного страха.
Здесь перед нами встает схема, где виртуальный страх пробуждает реальные чувства, созидающие новый миф. А по правую руку мы видим отмороженную середину сжатого тела (ненастоящее), до которого стоит реальный распад, а после - разделение, вертикаль, подвешивающая «действия» в «пустоте» свободы. Когда они («действия») заключены в тебе, когда пространство полностью их подчиняет.
С Востока летит (женский Восток слева, а не прямо, как у евреев) звук, удерживающий в себе потенциал режима самосжигания, пока не разбивается о каменную стену Запада, обитание в Раю, где все остальное - размышление о несущем — только возможность определения сущего. Время, бывшее пространством, становится знаком, изображающим Времена (идея Кальпы). Камень, о который разбился звук, есть красная ненависть, определяющая любовь к жизни. Когда власть заключена не в нас: не в них, не в нем, не в ней. Звук оборачивается криком смысла, однако, крик тут - только текст, а цвет —многоцветие.
Она доходит до остановки и садится в автобус. Я вглядываюсь в лица продолжающих ожидать своего транспорта. Одна женщина дергается, пока не возвращается к пиву на сидении. Под ногами болтаются оберточные скорлупки, фисташки, зеленые стекла бутылок, оборванные объявления о работе, прописке, ремонте, шкурка банана, дети, взявшиеся за руки, мертвая птица. Хочется развернуться и убежать. Меня манит магнит, но не ушедшего автобуса. Наверное, ведут названия улиц, указатели скорости движения. Сожаления о том, что нужно определиться с местом ночевки, но давят журнал про футбол, заходящее солнце, проходящие грузчики, вселяющие веру в человеческое, спецовки...
Если сесть в автобус, то можно увидеть брата с настольной игрой для детей в руках. Бесчисленные банковские логотипы, в основном, красные и зелёные. Включается страх вписаться в дурную бесконечность одноклассников, ставших человеками с кипящим радиатором. Сойти в середине пути, в монастырь пойти? Доехать до конца, где туман и нет велосипеда. Брат пугает поставленными ровно тапочками, включённостью в любовь, в слово «любовь». Я переживаю за водителя, обеспокоенного тем, что он взял такого пассажира, как я, ведь в его юрисдикции общая безопасность.
Сосны. Пережидать.
Лесбиянок нет, и феминисток - тоже, всё это фантазии обиженных мужчин. Может быть, есть шовинисты, говорящие, что нет идеалов ни в искусстве, ни в религии, ни в политике. «Pussy Riot» — это восставшая вещь, абсолютное вырождение капитализма - отсюда эти цветные тряпочки. Женское тело, предназначенное не к выражению, но к непрестанному познанию; они хотят быть голыми, но не могут, потому что боятся собственной тени, напоминающей птицу, не верят, что их тела могут выражать без регуляции, но в ней. Эта песня, завернутая во флаг, за которым бегут души нулевого круга ада у Данте.
Бесконечно наделяя значением вещи, человек проявляет гордыню. И тут возникают «антислова», питающие медийный молох (далее термин «антислово» будет употребляться без кавычек). Панк-молебен, что это такое? Настоящий панк — это молебен телу, тлену, смерти; самоистребление - это круто, как месть. А церковный молебен обращен к свету, распятому на кресте истории. А тут что? Свет на тень равно нуль - «но фьюче, но не форева». Тут остается только крик рождения, в котором страх смерти не отделен, хотя все вокруг угрожающе намекает на его отпадение от тела. Шовинисты не хотят этого, потому как тело остаётся последней опорой, опирающейся на саму себя. Когда принимается идея бренности тела, происходит поглощение речи языком, то есть принятие смерти, как понятия. Так принципу собственной беспомощности противопоставляется смерть (и рост, и дыхание), являя принцип всеобновления Космоса, способствующему сотворению речи. Но эта речь - нулевое сообщение, возводящее в квадрат старческое «Почему?». - Чувственное выхолащивание в сентиментальность политики и религии, всегда является первым поводом к разговору, внутренний текст которого о том, что нужно сейчас всех знать, как страдающих утратой смысла.
«Богородица Дева, Путина прогони!» - Дело ли это Богородицы? Как будто Путин забрал слишком много вещей, а Богородица должна оставить всё им. Это её аграрное дело. Но здесь возникает возвеличивание власти, точнее, фигуры Путина, вызывая обратный эффект, нежели тот, который декларируется авторами, как желаемый. Упругие вены джентльменов, ведь посмотрите: «Срань господня» - это переделка с английского фразеологизма. Арианство, сотворённость Христа (высер). Как будто они говорят, что мы не достойны уже молиться истинному Христу, и только Земля родит Человека Духа. Обращение к Деве Марии, как к телу, очищенному Духом, предельная униженность, стыд нахождения на солее. Спектакль разыгрывается по обе стороны, но, конечно же, актеры меньше чувствуют его как целое. Находясь под лучом софитов, актрисы хотят быть выразительными осколками хаоса. Но от этого они светятся только до рампы, потому что по-настоящему они хотят быть только там, в хаосе безличности. Но, к сожалению, у этого желания нет права голоса, другие поглотят его своими рациональными (чаемыми актрисами) подтверждениями. В отличие от говорения, антислово предполагает (так называемую) кармическую расплату за этот обман. Быть выразителем общего подсознательного не бесплатно, и тюрьма - это естественно.
Выходя в нулевое сообщение, технология зеленого принципа здесь становится выше самой себя. Владимир Николаевич Лосский пишет: «Человечество растворяется в Божестве или же испаряется при соприкосновении с ним, как горсть воды, брошенная на горящие угли. «Слово стало плотью» - твердили монофизиты, но это «стало» было для них подобно превращению воды в лед, оно было только видимостью, только подобием, ибо во Христе все божественно. Так, Христос единосущен Отцу, но не людям, он прошел через Деву, ничего у неё не заимствовав, а только ею воспользовавшись для своего явления». Резкая волна веры во мне возникла, когда я увидел демотиватор, где был изображен Иисус с сигаретой и подпись: «Конечно, я люблю тебя, детка», - что заставило меня поверить в Него, как в Бога, как в воплощенное Слово, как в Чистоту Бытия, что не может быть замарана никакой окурочной частью мира, соутверждающейся через мое тело. Как будто мы с Иисусом горим, как какая-то сигарета. Тут и моё монофизитство, с которым я борюсь, как борются с привычкой курить.
Недостроенная эстакада, пешие пути проституток - протоптано и не протоптано. Есть куда ещё, но если ты в центре, тихом, как цветок папоротника, пробивающийся из ночи напротив Ивана Купалы, то можно остаться счастливым, оставаясь в своём собственном теле, без всякой надежды на транспорт, и продавщицы в магазинах тепла проводят тебя улыбкой: «Мужчина, вы шапку забыли!» И даже тот звук, звук лопающейся струны позвоночника, звук, услышанный недавно, теряется во времени и пространстве, и кажется, что это скорее избавление, разрешение, подъём шлагбаума. Но привычка к карманам шуршит схемкой, на дверях висят всё те же замки. Достаточно выбрать только направление - любое - и вниз. Против удлиняющегося теперь дня.
Тело и предмет соотносятся так же, как упаковка и цвет. Здесь пустая упаковка молока может быть символом, понукающим к взрослению, а пустая бутылка пива - к аскезе, бутылка из-под уксуса говорить о поиске отца — так тело продлевает себя. Гастрономичность этих примеров не случайна и выражает определённую истину. Например, витамины в овощах и фруктах могут быть придуманы, потому что они цветные и яркие. Предмет, в который продлевается тело, уже начинает соотноситься с видимыми цветами, естественно, внутренними. Цветные тряпочки PR — это радуга, напоминание о завете после Ноева потопа. Песнь Формуле должна противостоять Воде. Законы естества должны быть очищены и оформлены. Эта логика уподобления чисто женская, религией которой является внимание. Поглядите на фетишистскую сперму домохозяек, когда отношение жены выражается не словами, а тем, как расставлены вещи в прихожей. Однако, разговор вещами - это отчаянное положение, и он может быть не словом, но звуком, также отражающим принцип единства. Пантеистическое совершенство тварного. Эта духовность служит лишь отражением. В этом плане еще более трагично положение музыканта, осознающим себя как воплощение числа Пи. Зачастую мужчины полагаются на реакции женщин, как выразителей движения практичной энергии Мирового Океана. Последний оплот её проницаемости и есть бытовой магизм, защищающий от сверх-рационализма познаваемости сущего, что ставит быто-адепта — по сути, уголовника — выше познанного и непроницаемого.
В этом идолопоклонстве символ сам по себе смешивается с тем, что он должен выражать. Так и божественные атрибуты начинают рассматриваться как независимые существа. PR говорят: «Мы хотим, чтобы во всем мире была Любовь», но речь идет лишь о жалости, об игре в то, что «может быть, я люблю тебя». Любовь к всепрощению, как любовь к Слову. Важна анонимность. В таком случае, антислово группового Иисуса может быть составлено только из цветов, упаковок, более скрытых, нежели их содержимое, которым является пустота. Приходя в мир, мы чувствуем себя его спасителями, или тем самым Словом, Именем, прилагательным. Оно должно быть простым.
В детстве, в 5-6 лет, я проснулся в свой день рождения и обнаружил под подушкой книгу «В мир пришёл Спаситель» - «протестантский» комикс-пересказ Евангелия. Но постепенно вера тухнет, точнее, наглядно перераспределяется по Океану. И вместо личной спасительности остаются отношения: внимание и уважение. Внимание телесно — в уподоблении тел утверждается общий промежуток между стихиями, где живёт вера партнёров. Уважение более нигилистично, оно для красивых телом, воспевающих не гуманизм, но Великую Войну — идей, а не их носителей.
С полуночи до 3 часов играет музыка потери - попс, с 3 до 6 утра — время латентных пидоров. В полдень кончаются тени, и Коктебель детства напоминает о путях Каина. В 11 бывает блюз, и приходят призраки. До обеда самое лучшее время для похода в Храм и принятия причастия, ради которого растёт пшеница. В 3 часа пора становиться своим собственным отцом, чтобы встретить его в половину шестого, но в шесть может упасть топор, окрашивающий вечер тоской и грустью, всмотревшись в которые, как в молнию, можно словить ошмётки себя. Вообще они целый день бродят по тебе. По мне. Это её вера. Вера? Двойка — женское Мухаммеда, четвёрка — законы Моисея, тройка — прямые изгибы Аполлония Тианского, наконец, единица Лао Цзы и... ноль моего перерождения, которое случается совсем не так, как я предполагал.
На подходе к дому, путь к которому был обильно унавожен горящими совпадениями, я вижу Её — всё в том же спортивном костюме. Подмигиваю, зову к себе. И громогласный смех слышится с неба, и в подъезд не зайти, там уже кого-то насилуют. Никуда Она не пойдёт.
Модный приговор — быть жертвой. Конечно, языка. Тот непобедимый, повеливающий, постоянно напоминающий о потере, о возможности и невозможности взаимозаменяемости. В точке этой потери вещи и символы сливаются в комментарий о пути жертвы, о её настоящем и будущем, который является отличной текстовой машиной. Жертва мыслит себя центром ноосферы, продвигаясь в случайном познании, остановить которое способны лишь две взаимосвязанные идеи: «Я — это Любовь» (минеральное существование, когда всё «истинное» находится за гранью серьёзного, так как вокруг лишь объекты для жалости) (6) и «Смерть — Свет» (люциферический эон: «Я прекрасен — весь; несмотря на свою смертность, а может быть даже, благодаря ей»). Вместо того чтобы поставить на место вещей Время, как историю взаимоутраты и обретения (больше, конечно, утраты) Словом - Мира и Миром - Слова, жертвы раздувают постоянно тухнущий огонь, отражение которого в теле служит подспорьем к пустопорожнему символизму. Говор, порождающий говор. А «снег» — это снег.
С упомянутых выше позиций акция PR в храме Христа Спасителя — это картина Магритта, шутка Бога, где всё очень похоже на само себя в нынешнем состоянии — церковь, власть, искусство, - но выражается разноцветным «антисловом», составной молекулой, групповым Иисусом, потому его и нет в тексте песни — они Иисус. Смешно, в одной из серий мультика «Сауф Парк» появляется Иисус в футболке «FREE Pussy Riot» - это тоже пример нулевого сообщения, которое, мы, наконец, можем определить, как обратную сторону внушаемого любопытства (PR — Public Relations), когда чаемое общество (сообщения, в основном, направляются на себеподобных) эстетического (формульного, геометрического, группового) совершенства, пульсации Пустоты, выражается через интерференцию извращённости созидающих, сдерживающих и направляющих аспектов так, что они схлопываются, полностью лишаются сути, наталкиваясь на возможность человеко-определения в опоре только на подобие (на ложь): телесного — в себе, тавтологии — снаружи.
Истинный и последний оплот - это Имя, которое по сути своей является прилагательным к Пустоте. Это и есть Бог. Однако до лжи тут недалеко: в нашей с вами действительности, опора на собственное имя, как на последнее слово, говорит о потери какой бы то ни было веры (А.Т. Драгомощенко назвал это "приближение смерти"). Бог не глагол творения "да будет" и не осуществляющееся место-имение "аз есмь", а именно прилагательное к Пустоте, к тому, что не может быть никак охарактеризовано. «Большой», «сильный», «красивый» - все эти слова поражают детское воображение, независимо о того, к чему они относятся. Написано: «Я поставил тебя отцом многих народов пред Богом, Которому он [Авраам] поверил, животворящим мертвых и называющим несуществующее, как существующее» (Рим 4:17).
Бумага всё стерпит. Когда я не могу больше терпеть сам себя, бумага делает это за меня.
Привет, друг! Спасибо, что научил меня говорить именами. Алексей Петрович — человек божий. Светлана Борисовна — крик света. Михаил — попался в сети. Я доверяю русскому языку больше, чем себе, ты — наоборот. Поэтому нам трудно понять друг друга. Писать — и знать — что оно звучит! Каково! Будь счастлив и помни про музыку!
Момент коммуникации. Мы. Если поселить Бога в ближнем, тот становится не тем, кто проверяет знания или контролирует пути выражения, а тем, с кем мы разделяем Его тоску по Времени в отказе от неподобности Творению (искушения Иисуса в пустыне) — в этом наше преимущество и Его упование на нас. Мы существуем во Времени и направляем Природу. Будучи раздавленными пространством, внутри которого мы видим себя не спасителями, но божками, связующими мысли и снег, себя, работу и еду, которую мы за неё получаем, когда мир как бы становится «Зоной», обременённой заповедями, или картиной, подлежащей возврату через её нарциссически-минеральное прочтение. Но мы всё ещё можем сделать Время не врагом, но союзником, утвердив его разрушительное право, отдав ему агрессию, которую внушает нам Пространство, находящее своё предельное выражение в числах. Перспектива которых — как символов — тоже своего рода возвращение к Богу, но здесь это будет непрестанным падением ниже и ниже, оставляя и оставляя себя.
Я иду, не думая. Останавливаюсь.
Думаю. Иду.
Скорее, это похоже на молитву.
Вот она:
«Даже несмотря на то, что мы незнакомы, Ты прекрасен. Даже несмотря на то, что я являюсь Твоей частью, а Ты - моей. И пусть не весь, и я не знаю, что между нами такими же. Но если Ты — Ничто-жество, то и я — Ничто-жество. Разные, но для одного. А ежели мы Едины — пусть так и останемся -
незнакомцы. Одни напротив множества».
Примечания
5. Можно было бы добавить при этом, заняв точку зрения православия: “Выставляя харю”. Персона, а не ипостась; разнообразие индивидуума - ещё не признак личности.
6. Сюда же примыкает идея о том, что «нужно жить во мгновении».
Огромное спасибо Любарбаре Бластер Туиновой за запись текста и редактирование